* * *
Иду гордо.
Иду твердо.
Хилые плечики.
Редкие волосики щек небритых.
Сколько же гордости в слабеньком человечке.
Жидовская морда.
Из недобитых.
* * *
Послушай стихи моего детства.
Вслушайся в «р» народа кортавого.
Пойми, для меня это было важно и интересно:
Поэтическое осмысление собственного наследства.
Не фамильно-хрустального,
не столово-серебряного,
не занимающего в пространстве места,
Совсем не красивого, если честно.
Запекшегося. Кровавого.
Вечный Холокост
Выше притяжения
Твой метеорит,
Жертва всесожжения
Все еще горит.
В это небо ржавое,
В вековой погост –
Зарево кровавое
Плещет Холокост.
Смотрит мир заботливый
На него струдом.
А огонь уродливый
Тянется в мой дом.
* * *
Железная дорога в никуда.
И дым. И вонь. И жалобные стоны.
Железная дорога в никогда.
И дым. И переполнены вагоны.
И дым. И тени больше не видны.
Соседи по вагону смотрят строго.
И там, за поворотом у луны,
Теряется железная дорога…
Свеча
Мело, мело по всей Земле,
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Храм оскверненный, Макковей,
Кувшинчик с маслом.
Горело пламя восемь дней -
И не погасло.
На озаренный потолок
В коморках гетто –
Ложились тени, чтобы смог
Помочь луч света.
Судьба народа – боль и кровь
В неравной сече.
Но зажигаем вновь и вновь
Мы в праздник свечи.
Метель чертила на стекле
Кружки и стрелы…
Свеча горела на столе.
Ханукия горела…
* * *
В Москве я не нашел своей любимой.
В Европе не нашел своей любимой.
В Израиле – и там своей любимой
Я не нашел. Поверьте, я искал.
Был где-то рядом взгляд неповторимый,
Такой манящий, ласковый, родимый.
Но пустоты – хмельной и нелюдимой –
Встречал я всюду хохот и оскал.
Ну, где же ты, любимая? Ты рядом.
Ты смотришь на меня веселым взглядом,
И волосы струятся водопадом…
Увы, я слышу хохот пустоты.
Таких, как ты, вели на бойню стадом,
Насиловали и травили ядом,
Чтоб люди не встречали больше рядом
Возвышенной еврейской красоты.
Пусть красота жива и знаменита,
Во мне тоска, отчаянье, обида.
Напрасно я играю в следопыта:
Я в пепле не найду уже огня.
Ведь бабушка любви моей – убита.
А значит, мать любви моей убита.
А значит, и любовь моя убита.
Чудовищами на войне убита.
И вечно одиноким буду я.
***
Мы вместе движемся вперед.
В мечту, в удобный быт.
А я хочу вернуть народ,
Который был убит.
Мне воздух в нос, мне пищу в рот.
И мой карман набит.
А я одно: вернуть народ,
Который был убит.
Для всех часов – переворот,
Вселенную – в кульбит,
Взорвать все, чтоб вернуть народ,
Который был убит.
Вдруг – всюду музыки полет,
И звонкий смех среди острот
Фарфорово звенит,
Когда вернется мой народ,
Который был убит!..
Переходили море вброд,
Освоили иврит,
Подумаешь – поднять народ,
Который был убит!..
Но прах, но тишь, но небосвод.
Но только боль болит.
И я. Хочу. Вернуть. Народ.
Который. Был...
Машина Страшного Времени
Дайте мне Машину времени.
Я дисплей зажгу в кабине.
Я турбин услышу вой.
Посмотрю, что было в Бремене,
Кельне, Мюнхене, Берлине
После Первой мировой.
Города сверкают лаково,
Бродят люди в черных шляпах,
Вид сияющий у них.
Сброс. Нажму на карту Кракова.
Свадьба, шум и сладкий запах,
Крики Сары: «Где жених?!»
Снова сброс. Лечу в тумане я.
Расстояния короче
Там, где вечность пролегла.
А теперь – опять Германия,
Перезвон Хрустальной ночи,
Брызги крови и стекла.
Над пространствами и трупами
Я лечу. Огня не высечь.
Не оставить в небе тень.
Лишь следить за айнзацгруппами,
Что готовы сотни тысяч
Убивать жидов за день.
Вот старик с дырою в темени.
Вот малыш под ливнем в гетто
Прижимается к мячу.
Дайте мне Машину времени.
Я хочу увидеть это.
Все увидеть я хочу.
В душегубку, в душ в Освенциме
Боязливо, прямо скажем,
Но, не ведая про газ,
Входят женщины с младенцами
В параллельном прошлом нашем,
Завтра входят и сейчас.
Не сыграю роль туриста я.
Баня – штука не простая.
В раздевалке толкотня…
А машина серебристая
Пусть воротится пустая.
Пусть вернется без меня.
* * *
Нарисуйте свастику
На могиле Стасика.
Стасика Смелянского.
Я прошу вас ласково.
Я прошу вас искренне:
Отрубите кисти мне.
Отрубите голову.
Закопайте голого.
Я еврей. Мне хочется
Умереть без почестей.
И в погроме, думаю,
Славу я найду мою.
А чтоб видеть временно
Кто меня и где меня –
Нарисуйте свастику
На могиле Стасика.
Виновны
Тихий мой гнев – неистов.
Где мой народ-кумир?
Мир обвинил фашистов.
Я обвиняю мир.
В рот не засунешь кляпа:
Буду хрипеть про грех.
Все говорят: «Гестапо!»
Я обвиняю – всех.
Каддиш, молебен, месса –
Шесть миллионов раз.
Вы обвинили Гесса.
Я обвиняю вас.
Тех, кто обрел свободу –
Подвиги не спасут.
За приговор народу
Будет ли Страшный Суд?
Проклято поколенье.
Полулюдей орда.
Проклято – Преступленье.
Проклято. Навсегда.
Анни Горовиц, № 413
Анни-Иоланда Горовиц, 9 лет. Красивейшая девочка. Родилась в Страсбурге.
31-м эшелоном отправлена из Страсбурга в Освенцим.
Вдоль Страсбурга не ландыши
Завязывают банты,
А Анни-Иоландыши
В честь Анни-Иоланды.
Красавица далекая –
Пример арийским немцам –
Блондинка синеокая
Отправлена в Освенцим.
Ушла она, последняя
Красивая такая.
Ушла, девятилетняя.
Ушла, не упрекая.
В цветах и парк, и улица.
И до сих пор – ну надо ж! –
Здесь людям часто чудится
Великолепный ландыш.
1945-й. Европа. Юден фрай
Нового холопа
Выбирай.
Ты теперь, Европа,
Юден фрай.
Села и столицы,
Каждый край,
Банки и больницы –
Юден фрай.
Ищет корифеев
Старый Свет.
Только здесь евреев
Больше нет.
Юден фрай газеты
И экран,
Университеты
Разных стран.
Юден фрай качели
И мосты,
И виолончели,
И холсты.
Юден фрай рыданья
И грехи,
Юден фрай свиданья
И стихи,
Тропы и опушки
На заре…
А еще игрушки
Во дворе.
* * *
Помогите мальчику!
Помогите мальчику!
Помогите мальчику!
Мальчика спасите!
Он такой хорошенький.
Он такой напуганный.
Помогите мальчику
Выжить на Земле.
Но состав уносится.
Но состав проносится.
Словно жизнь – уносится.
И визжат колеса.
И кричат в Майданеке,
Молятся в Освенциме:
«Помогите мальчику
Выжить на Земле»…
6000205
Шесть миллионов двести пятый.
Ты не подсчитан, мой родной.
Ты был не бедный, не богатый.
Ты был как все, и был иной.
Ты все бродил по тротуарам
И модный напевал мотив.
И долго вслед влюбленным парам
Смотрел, о чем-то загрустив.
Был твой костюмчик отутюжен.
Ты знал стишков и шуток тьму.
И все-таки ты был не нужен
На этом свете никому.
Под вечер, выпив лимонада,
В толпе ты таял городской...
И мне твой номер помнить надо.
Хотя бы номер помнить надо
Назло статистике людской.
* * *
Что вы натворили?
Что вы натворили?
В лагере Освенцим
Сделали вы что?
Что вы натворили?
Пепла нет и пыли.
Обращаюсь к немцам:
Сделали вы ЧТО?
Старики-фашисты,
Юноши-нацисты,
Все экскурсоводы,
Гиды корпусов,
Гости и туристы,
Говорите быстро,
Что здесь длилось годы?
Что, в конце концов?
Почему так тихо?
Почему ТАК тихо?
Теплая погода.
Чистый небосвод.
И лишь тихо-тихо,
Осторожно, тихо
Объясняет что-то
Мне экскурсовод…
Сказка о людях
Он был похож на ослика
В свои 16 лет.
И был похож на козлика
Его любимый дед.
Сестра, смешная девочка,
Кудрявее овец.
И мама, словно белочка.
И, как енот, отец.
Шел ослик между пашнями,
Невспаханными в май.
Вдали с крестами страшными
Чернел немецкий лай.
С рыданьями сутулыми
Он видел мрак Земли:
Семью его под дулами
На бойню повели.
Нашел он их, поверженных.
Стал огненным конем.
Уничтожал псов бешеных
Копытом и огнем.
И все же – был он осликом
И в битвах и в бегах.
Наивным, грустным, росленьким,
На тоненьких ногах…
Став львом в зверинце-городе,
Он тихо ждет ночей.
Чтоб скрыть в безлунном холоде
Скорбь ласковых очей…
Насекомые Треблинки
Комары, комары,
Мошкара, мошкара.
Сколько здесь детворы!
С одного ли двора?
Комары, комары,
Комары, мошкара.
Сколько баб до поры!
Или было пора?
Комары, мошкара
Да на крыльях жуки.
Старики без добра.
Без любви мужики.
Миллионы людей
По-еврейски жужжат.
Миллионы людей
Улетать не спешат.
Миллионы людей
Не исчезли в огне.
Миллионы людей
Прилипают ко мне.
Удивится турист
Из нездешних миров,
И послышится свист:
«Много здесь комаров!»...
* * *
Я сегодня буду мыться!
Я красива и бела!
Помню капли на ресницах…
Зря ты, Соня, наврала!
Время радостного дела
Мыльной пены и волны.
Жаль, я, только, похудела
И все ребрышки видны…
Чтобы мыться-веселиться –
Раздеваюсь до гола.
Соня, что за небылица,
И зачем ты наврала?
Снова думаю про Яшку.
Хулиган и лоботряс.
Но ту самую бумажку
Я читала двести раз…
Душ! Ура!.. Воды упрямо
Не дают. Газ! Крик! Тела!
Душно! Ой, задавят!! Мама!..
Сонька, ты – не наврала…
* * *
Пожатье крепких рук.
Взгляд нежен и тяжел.
Под шаркающий звук
Ушел мой друг
Ушел.
* * *
Мы сухой свой кашель
Заедаем кашей,
Заедаем кашей,
Сделанной для нас.
Сколько ложек вкусных –
Столько мыслей грустных.
На солдат союзных –
Не поднимем глаз.
В первую я ложку
Наберу немножко,
А вторая ложка
Будет до краев.
Буду есть из миски
За чужих и близких
Из чужих и близких,
И родных краев.
Слезы льются, слезы…
Мчались паровозы
Сквозь дожди и грозы…
В них я не попал.
Мамочка и папа,
Ваш сынок растяпа.
Кашу всю закапал,
Вас не закопал…
* * *
Чири-бири
Бири-бом.
Жили-были
Мы струдом.
Балалайка
Тум-бала.
Мать-хозяка
Не спала.
Лица-дрица
Гоп-ца-ца.
Мне б трудиться
Без конца.
Но убили
Нас потом…
Чири-бири
Бири… Бом.
Тайна языка
Говорим «лехаим» –
Значит отдыхаем.
Говорим «шалом» –
Делимся теплом.
При «Барух ата…» –
Б-г и доброта…
А печаль – без слов –
След от катастроф…
Голоса
«Ты держись, и я тебя спасу» –
Раздается чей-то слабый шепот.
Но его в серебряном лесу
Заглушает муравьиный топот.
И роса в звенящей тишине
С громким стуком шлепается оземь.
«Милый, ты не думай обо мне» –
Отвечает шепот в шум и осень.
Жук шипит с дождинкой на усах.
В паутинке лопается волос.
У жидов, расстрелянных в лесах,
Слишком тихий, слишком слабый голос.
* * *
Это стихотворение является фрагментом из Википедии.
Информационная справка оформлена в виде белого стиха,
Потому что стихи легче воспринимаются аудиторией.
Итак, «Йо́зеф Ме́нгеле –
Немецкий врач,
Проводивший опыты на евреях
В лагере Освенцим
Во время Второй мировой войны.
Йозеф Менгеле заполнял своё время
Многочисленными актами самой подлой жестокости,
Включая
Анатомирование живых младенцев;
Кастрация мальчиков и мужчин без использования анестетиков;
Подвергал женщин ударам тока высокого напряжения
С целью тестирования их выносливости.
Занимался стерилизацией евреев
При помощи рентгеновского излучения.
За 21 месяц своей работы в Освенциме
Заработал репутацию одного из самых опасных нацистов,
Получил кличку «Ангел Смерти».
Лично встречал поезда узников, приезжавших в лагерь,
Сам решал, кому из них предстоит работать в лагере,
Кто пойдёт на его опыты,
А кто сразу же отправится в газовую камеру.
Особый интерес доктора Менгеле
Вызывали близнецы.
Например, в 1943 году
Из 3 тысяч подопытных близнецов
Выжили только 300.
Среди его экспериментов были
Попытки изменить цвет глаз ребёнка
Впрыскиванием различных химикатов в глаза,
Ампутации органов,
Попытки сшить вместе близнецов.
Он извлекал костный мозг,
Вырывал зубы и волосы,
Подвергал радиоактивному облучению,
Вводил бактерии,
Лил горячую и холодную воду в уши,
Закапывал в глаза ослепляющие капли,
Вводили в матку обжигающую жидкость неизвестного химического состава.
Люди,
Оставшиеся в живых после его опытов,
Умерщвлялись.
Почти 35 лет Менгеле
Скрывался в Южной Америке.
Он умер от инсульта в Бразилии,
В 67-летнем возрасте,
В 1979 году,
Во время купания в море».
Вечный Холокост
Выше притяжения
Твой метеорит,
Жертва всесожжения
Все еще горит.
В это небо ржавое,
В вековой погост –
Зарево кровавое
Плещет Холокост.
Смотрит мир заботливый
На него с трудом…
А огонь уродливый
Тянется в мой дом.
Планета сожженных
О милых и суженных,
О детях и женах,
Планета задушенных,
Планета сожженных
Заботится.
В местах неизученных,
В просторах забытых,
Планета замученных,
Планета убитых
Вращается.
В затерянной гавани
Космической веры,
В сияющем саване
Святой атмосферы –
Спасенные.
Сжигать – прегрешение.
Убийцы в ответе
За невоскрешение
На прежней планете
Достойнейших.
От нас удаленная,
Чтоб не замечали,
Шестимиллионная
Планета печали,
Будь счастлива!
Тысячи местных жителей
Это стихотворение является
фрагментом справки из Википедии.
(Правда, одна строка намеренно повторяется многократно).
Текст оформлен в виде белого стиха,
Так как стихи легче воспринимаются аудиторией.
Итак, «роль
Местного нееврейского населения
В процессе Холокоста
Была неоднозначной.
Тысячи местных жителей
Служили во вспомогательной полиции,
Принимали участие в охране гетто,
В конвоировании евреев к месту убийств
И в самих убийствах.
Тысячи местных жителей
Доносили оккупантам на скрывающихся евреев,
Присваивали себе их имущество,
Вселялись в их жилища.
Тысячи местных жителей
Сами расправлялись с евреями,
Без непосредственного участия оккупантов.
Тысячи местных жителей
Объединялись в айнзацгруппы СС,
Чтобы расстреливать евреев на месте.
Вот почему
По всей Польше, Прибалтике, Украине, Белоруссии,
Почти возле каждого небольшого города,
И возле многих деревень
Находятся «ямы» —
Естественные овраги,
Куда айнзацгруппы сгоняли
И где расстреливали
Еврейских мужчин, женщин, детей.
Тысячи местных жителей
Устраивали погромы,
Находили и выдавали сбежавших
Из концлагерей и из гетто,
И в течение всей Второй мировой войны
Помогали нацистам найти и опознать евреев
Среди тысяч местных жителей».
Голоса
«Ты держись, и я тебя спасу» –
Раздается чей-то слабый шепот.
Но его в серебряном лесу
Заглушает муравьиный топот.
И роса в звенящей тишине
С громким стуком шлепается оземь.
«Милый, ты не думай обо мне» –
Отвечает шепот в шум и осень.
Жук шипит с дождинкой на усах.
В паутинке лопается волос.
У жидов, расстрелянных в лесах,
Слишком тихий, слишком слабый голос.
* * *
Что за странная идея
Уничтожить весь народ,
Чтобы не было на свете
Ни тебя и ни меня?
Что за дикая идея
Уничтожить мой народ?
Чтобы взрослые и дети
Исчезали от огня.
Непонятная идея –
Истребить и вид и род.
Мы же люди, а не хворост.
Не сжигайте нас, людей...
* * *
В Треблинке это жаркий, липкий лес.
В Треблинке это камни, это камни.
В Треблинке – это вечная тоска мне.
Простите, что я с вами не исчез…
Вот слезы на глазах израильтянки.
Здесь в бани газ накачивали танки.
У воздуха здесь неподъемный вес.
И длятся молчаливые поминки.
Я не забуду тишину Треблинки.
* * *
После себя он каддиш не оставил.
Не образуют женщины миньян.
Однако в нарушение всех правил
Читают каддиш десять несмеян.
Читают поминальную молитву
Вдова, сестра и восемь дочерей.
Он выиграл проигранную битву,
Шлимазл Шломо, меламед, еврей.
Шлимазл Шломо, старый неудачник –
Свою семью сумел отправить в тыл.
Преподаватель Соломон Табачник…
Сегодня пулемет его остыл.
Фашистской роте способом зловещим
Он преподал последний свой урок.
Спасая десять самых милых женщин –
Он собственное сердце не сберег...
Семья сумела выжить против правил.
И стало ясно в стихнувшей пальбе:
После себя он каддиш не оставил…
Оставил только память о себе.
* * *
Нет ни прошлого, ни будущего больше.
Больше нет моей Германии и Польши.
Больше нет жидов из краковской общины.
Мы не женщины теперь и не мужчины.
На людей мы, если честно, не похожи.
Наши кости – так и лезут вон из кожи,
Языки прилипли к высохшему нёбу,
А глаза устремлены к сухому небу.
Ты убей меня, солдат-освободитель.
Проводи меня в последнюю обитель.
И не нужно мне рассказывать историй
Про сожженный на прощанье крематорий,
И про взорванные газовые бани,
Где не важно было – фрау или пане.
Помоги же мне солдатик, проводи.
Целься прямо в магендовид на груди.
Женщины Холокоста
Вы были обесчещенными,
Но оставались Женщинами.
Пусть вас травили газами,
Вы губы кровью мазали.
Вы выжили убитыми.
Вы стали знаменитыми.
Убийства – все – напрасны:
Вы навсегда прекрасны.
* * *
Публичный дом Освенцима.
Здесь еврейки предавали свое тело,
Чтобы это же тело сохранить
И жить с ним долгие годы…
Их было немного.
Но после войны
Ни одному журналисту на свете
Не удалось у них взять интервью…
А бравые парни Освенцима,
Убивавшие евреев и евреек
Утром, днем и вечером,
С еврейками – проводили свои ночи,
К еврейкам – прикасались липкими руками,
Евреек – прижимали к себе крепко.
* * *
Это стихотворение является фрагментом из Википедии.
Информационная справка оформлена в виде белого стиха,
Стихи легче воспринимаются аудиторией.
Итак, «Йо́зеф Ме́нгеле –
Немецкий врач,
Проводивший опыты на евреях
В лагере Освенцим
Во время Второй мировой войны.
Йозеф Менгеле заполнял своё время
Многочисленными актами самой подлой жестокости,
Включая
Анатомирование живых младенцев;
Кастрация мальчиков и мужчин
без использования анестетиков;
Подвергал женщин ударам тока высокого напряжения
С целью тестирования их выносливости.
Занимался стерилизацией евреев
При помощи рентгеновского излучения.
За 21 месяц своей работы в Освенциме
Заработал репутацию одного из самых опасных нацистов,
Получил кличку «Ангел Смерти».
Лично встречал поезда узников, приезжавших в лагерь,
Сам решал, кому из них предстоит работать в лагере,
Кто пойдёт на его опыты,
А кто сразу же отправится в газовую камеру.
Особый интерес доктора Менгеле
Вызывали близнецы.
Например, в 1943 году
Из 3 тысяч подопытных близнецов
Выжили только 300.
Среди его экспериментов были
Попытки изменить цвет глаз ребёнка
Впрыскиванием различных химикатов в глаза,
Ампутации органов,
Попытки сшить вместе близнецов.
Он извлекал костный мозг,
Вырывал зубы и волосы,
Подвергал радиоактивному облучению,
Вводил бактерии,
Лил горячую и холодную воду в уши,
Закапывал в глаза ослепляющие капли,
Вводили в матку обжигающую жидкость неизвестного химического состава.
Люди,
Оставшиеся в живых после его опытов,
Умерщвлялись.
Почти 35 лет Менгеле
Скрывался в Южной Америке.
Он умер от инсульта в Бразилии,
В 67-летнем возрасте,
В 1979 году,
Во время купания в море».
* * *
Соломенная шляпка.
Мохнатая пчела.
Разорванная тряпка
Близ юного чела.
Разорванное лоно.
И взгляд потухший пуст.
Не слышно даже стона
Из приоткрытых уст.
Чужой значок фашиста
В заломленной руке.
И небо так лучисто.
И солнце вдалеке.
* * *
Ай, на-нэ-нэ. Нэ-вай, ай, на-нэ-вай!
Не убивай меня, не убивай.
Не конокрад я и не хулиган.
А я цыган, танцующий цыган.
Мой звонкий бубен – все, чем я богат!
Ай, отведи, солдатик, автомат!
Ай, на-нэ-нэ, станцую я давай!
Не убивай меня…
* * *
Я умываю руки мылом.
Его мне дали палачи.
Я мою руки Даниилом,
Убитым в газовой печи.
Еще в далеком сорок третьем,
Истошный сдерживая крик,
Слезой давясь и междометьем,
Его я на лысо постриг.
Мни сухожилия страданий
И не выскальзывай из рук.
Я умываю руки Даней.
В моих руках опять мой друг.
Зачем он мне шепнул: «Спасибо»,
Ведь он же понял, что умрет.
Во сне волосяная глыба
Мне лезет в уши, нос и рот!
Все люди, выбритые мною,
Переработаны уже.
И я их волосы не смою.
Они в ладонях и в душе.
Я воду выключу несмело,
Зажгу трофейную свечу.
Это моя сестренка Белла.
Я ей молитву прошепчу.
Расстрел тикочинских евреев
В лесу у Тикочина –
Для тика есть причина,
Для крови есть причина,
Для смерти есть причина.
В лесу у Тикочина –
Мужчина есть овчина,
Старуха есть овчина,
Ребенок есть овчина.
В лесу у Тикочина
Пришла твоя кончина,
Еврейская скотина,
Жидовская скотина.
В лесу у Тикочина
Ганс-Фридрих молодчина,
Станислав молодчина
И Герман молодчина.
Засыпана пучина
Фашистского почина.
Но – стонет мертвечина
В лесу у Тикочина.
* * *
Мой добрый ангел. Ангел неземной.
Мой добрый ангел. Ты всегда со мной…
Мой дедушка. Мой отнятый кумир.
Мой маленький мирок. Бескрайний мир.
Ты рядом. Я уверен: где-то здесь.
Ау! Я твой! Твой без остатка, весь.
С характером твоим, с твоей душой,
Пока что только возраст небольшой.
Не уходи. Останься навсегда.
С тобой и скорбь, и горе – не беда.
Я верю, что под солнцем и луной –
Со мной мой добрый ангел неземной…
Спасенная Суббота
Мы вынесли Субботу на руках.
На наших искалеченных руках.
На наших окровавленных руках.
И на пронумерованных руках.
Из черных дыр. Из высохших морей.
Из ледяных бараков без дверей.
Из волдырей, блевоты и угрей.
Из концентрационных лагерей.
Мы пронесли Субботу над войной.
Над миром, к нам повернутым спиной.
Над баней с чистой газовой волной.
Над гетто, над его сплошной стеной.
Мы думаем о детях, стариках,
Оставленных в печах и рудниках.
И слезы – на губах и на щеках.
Но – мы несем Субботу на руках...
Как юную невесту – на руках!
На наших искалеченных руках.
И на пронумерованных руках.
* * *
Ослепительные черные рояли
На полях моих стояли запорошенных.
А снежинки!
Тишину они на клавиши роняли
Аккуратно, очень мягко, по-хорошему,
Как пушинки.
Глохли звуки, мокли струны, стыла слякоть.
Меркли образы, что в памяти коверкаем…
Нет не плитам,
И не детям, а роялям тихо плакать.
И казалось, это самый громкий реквием
По убитым.
* * *
Вы не плачете.
Вы серьезные, взрослые люди, зачем же вам плакать?
Вам нельзя расслабляться.
И лицо каменеет.
И в стеклянных глазах – ни единой слезинки.
Только клетка грудная вздымается чаще.
Это значит, что сердце забилось быстрее.
Замешательство. Легкий испуг. И смятение.
Для чего эти темы? Так остро? Сегодня?
Про слепые массовые убийства?
И про зрячие медицинские эксперименты?
Про трагедии мам и детей, и влюбленных, и немощных?
О Боже, какая неловкая пауза!
«Сменим тему».
* * *
Это все происходит сегодня.
Это все происходит сейчас.
В город въехала «черная сотня».
В бане льется на головы газ.
И в Египте – убийства и драки.
И ребенок на римском мече.
И скинхеду фашистские знаки
Выжигают уже на плече.
Кавардак временных искривлений
И вселенский пространственный сдвиг,
Чтобы тысячи страшных мгновений
Повторялись опять – каждый миг.
И виски я сжимаю руками,
И кричу, и теряю контроль,
Потому что копилась веками
В этом мире ужасная боль…
Свеча
Мело, мело по всей Земле,
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Храм оскверненный, Макковей,
Кувшинчик с маслом.
Горело пламя восемь дней -
И не погасло.
На озаренный потолок
В коморках гетто –
Ложились тени, чтобы смог
Помочь луч света.
Судьба народа – боль и кровь
В неравной сече.
Но зажигаем вновь и вновь
Мы в праздник свечи.
Метель чертила на стекле
Кружки и стрелы…
Свеча горела на столе.
Ханукия горела…
Прерванная Песнь
Нескончаемой Песне Песней
посвящается…
Кипарисом и кедром шумит,
Причитает рыдающий ратник:
«Воротись, воротись, Шуламит.
Помнишь, ты стерегла виноградник?
Ты хотела меня поманить.
Ты хотела родить мне ребенка.
Губы милые – алая нить.
Груди малые – два олененка.
Твои зубы, как стадо овец.
Твоя шея, как башня Давида.
Я в английском отряде боец,
В моем сердце тоска и обида.
Я был в гетто твой царь и твой друг.
Я был твой Господин Полумира.
Мирра капала с ласковых рук.
На замок с пальцев капала мирра…
Отвори мне опять, позови.
Как тогда, в темноте подворотен.
Знаю: огненны стрелы любви,
И огонь этот Пламень Господень»…
Шумом ветра молитва томит,
И тревожит раскатами грома.
«Воротись, воротись, Шуламит!» -
Над концлагерем плачет Шеломо.
* * *
Век
Не закрывшихся век.
Душ
Человеческих душ.
Печь
Выжигать, а не печь.
Врач –
Виртуозный палач.
Плоть
До костей вскрыта вплоть.
Крик.
Над ребенком старик.
Мрак
И холодный барак.
День
Для теряющих тень.
Смерть.
Быть евреем не сметь!
Быль,
Превращенная в пыль…
Молитва
Звучит молитва
Над Землей.
Сверкает бритва
Над петлей.
Стихает битва
И над ней
Кричит молитва
Все сильней.
Молитва просит
И зовет,
Многоголосит
И ревет.
Покой даруя,
Бьют из вен
И Аллилуйя,
И Амен.
Рычат сраженья,
Шепчет прах
От всесожженья
В лагерях.
Военнопленный,
Фронтовой
К Царю Вселенной
Поднят вой.
Неугомонный
Хор в огне,
Объединенный
На войне…
* * *
Моя аидыши семья!
Мой островок надежды!
Плыви со мной через моря,
Сиднеи, Будапешты.
Когда под Хайфой скисну я,
Выращивая тыкву,
Придай мне сил, моя семья,
И подари «Атикву».
В Нью-Йорке если из такси
На лунный взвою колоб, –
Семья, подбросить попроси,
И подари мне «Хоуп».
Когда в Москве, устав от дня,
Сомкну печально вежды, -
Укрой меня, моя семья,
Мой островок надежды…
* * *
Этот текст является белым стихом,
Так как стихи легче усваиваются аудиторией.
По оценкам «Энциклопедии Холокоста»,
Которая издана музеем Яд-Вашем,
Среди уничтоженных евреев во время Холокоста:
3 миллиона польских евреев,
1,2 миллиона советских евреев,
140 тысяч евреев Литвы
70 тысяч евреев Латвии,
800 тысяч евреев Белоруссии,
560 тысяч евреев Венгрии,
280 тысяч евреев Румынии,
140 тысяч евреев Германии,
100 тысяч евреев Голландии,
80 тысяч евреев Франции,
80 тысяч евреев Чехии,
70 тысяч евреев Словакии,
65 тысяч евреев Греции,
60 тысяч евреев Югославии…