до 2000 года...
Криминальные баллады.
с 1995 по 1997 г.г.
Миша Музыка
Шпана замоскворецкая –
Отчаянно живет.
Сегодня – драка детская,
Когда ножом в живот.
Сегодня в моде выстрелы
В затылок или в лоб.
Хлоп - чтоб мозги не мыслили,
Ты жил и умер – хлоп!
*
В Орехово-Борисово
Хозяйничал Орех.
Все знали черный низ его
И ярко-желтый верх.
Заметив стан березовый
И взгляд Ирены Зак,
Пригнал он джип ей розовый.
Все знали – это знак.
Но злыми, а не теплыми
Он встречен был не раз
Бутылочными стеклами
Ее зеленых глаз.
Цветочек солнца аленький
Встречала босяком
Ирена у Москва-реки
С одесским босяком.
Поношенным картузиком
Примяв капну волос –
Шикарно Миша Музыка
Целуется взасос.
Ирен жила вне времени.
Орех, при встрече с ней,
Сказал, что свадьба менее,
Чем через восемь дней.
Был виден в светлой зелени
Мрак илистого дна,
Когда она рассеянно
Ответила: «Война».
Шумит Большая Бронная,
Ведь здесь, дня через два,
Молилась вероломная
Одесская братва.
Шумят глухие выстрелы
В затылок или в лоб.
Хлоп – чтоб мозги не мыслили –
Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп!
Шумит, шумит сиренами
Милиция, но зря:
Босяк тоску тюремную
Меняет на моря.
Шумит чуть слышно маленький
Родник за воротник.
В закаты на Москва-реке
Вишневый цвет проник.
В вишневый цвет – неистово
Раскрашен желтый верх.
В Орехово-Борисово
Расстрелян был Орех.
*
И пусть цвета вишневые
Давно изобрели –
По слухам в Бронксе новые
Сегодня короли.
Не уж-то Миша Музыка
Король, а не босяк?
Кто с ним палит из УЗИ так?
Жена Ирена Зак?
Как знать. Но драка детская:
Удар ножом в живот –
Шпану замоскворецкую
Не радует. И вот –
Отныне в моде выстрелы.
Сегодня пистолет
В себе содержит истину,
И молодость, и свет.
Убийства, доллары и порно
Убийства, доллары и порно…
Он подливает им коньяк.
Он убивает их упорно,
"Любовный киллер" и маньяк.
Он убивает - презирая,
Не замечая, не любя.
За то, что сделала вторая –
Он будет целиться в тебя.
*
Вторую звали Анна Гольцер.
Дочь Беллы Гольцер и Шута.
Ей шли меха, машины, кольца,
А еще больше – нагота.
Она кричала и кусалась.
Он повторял за разом раз.
И им не приносил усталость
Пастельный баттерфляй и брасс.
Под вечер солнце режет вены.
И кровь по улицам рекой.
И были необыкновенны
Купания на Поварской…
Они выныривали в девять –
Разбавить порно коньяком.
И на Арбат свой бар проверить
Он по привычке шел пешком.
За малахитовые стойки
В блестящем баре «Элефант»
Садились воры перестройки
И бригадиры местных банд.
Взяв Борю Гана из Ростова –
Он защитил свой бар от пуль.
Но вкус кровавого второго
Преподнесет ему июль.
На первое – бульон угрозы.
Четыре киллера. Валет.
А на второе… Лица, позы –
Их не забыть за восемь лет.
Весь бар – гора людского мяса.
И надпись кровью, взор слепя,
Смешок Вольта, убийцы-аса:
«Июль. Второе. Для тебя».
А вместо полумиллиона –
В тайник был сложен великан.
Знаток взрывчаток и жаргона,
Непобедимый Боря Ган...
Когда конвульсии ослабли,
И не металась голова,
Он ощутил большие капли,
И с ними падали слова:
«Люблю, люблю тебя, любимый.
Усни, усни, любимый мой.
Ушел рассвет неповторимый.
Я не вернусь уже домой».
У женской мести – крылья-клещи,
Лиловый клюв и плавники.
Она любые может вещи,
Ведь крылья мести велики.
На утро с шелковой постели
Рванув к окну, он не был рад,
Что киллеры с Вольтом висели
На крепкой виселице в ряд.
И как огромную таблетку
Проглотит горькую он весть:
Ушла в военную разведку,
Себя отдав за эту месть…
Вонзая лезвие металла,
Играя ядом и огнем –
В неоновую ночь рыдала.
Рыдала Анна лишь о нем.
Уж восемь лет ко всем жесток он.
Весь мир он презирал порой
За губы взгляд и рыжий локон
Той самой, что была второй.
Убийства, доллары и порно –
Не приведут, как ни криви,
К тому, в чем страшно и просторно:
К богатству, смерти и любви!..
Будущее
Разноцветные губы,
Прически, меха
Кувыркались вдоль странных орбит.
Дискотеки и клубы,
Где мода лиха
Танцевали космический бит.
Кольца вил то и дело
Ночной серпантин
Бесконечных реклам и авто.
А на небе блестело
«Один. Ноль один»
И мигало «Две тысячи сто».
*
В самом центре Майами
Движения нет,
Но летящий железный кулак -
В самом центре Майами
Пронизывал свет.
Это был золотой Кадиллак.
В небоскребе старинном
Сто первый этаж
Принимал в это время гостей:
Бриллианты и вина,
Шикарный кураж
И немного скупых новостей.
Зал изысканный прочен
И люстра светла,
Но большой золотой Кадиллак –
Грохот, шум, холод ночи
И волны стекла
Вдруг обрушил на мрамор и лак.
В стену врезался - с силой,
Разбился - всерьез.
Осмотрев помещенье сквозь дым,
В форме НАСА красивый
Брюнет произнес:
«Поворот оказался крутым».
А услышав сирены
И стереокрик
Скоростных полицейских машин –
Пистолет здоровенный
Он вытащил в миг
И стал целиться в лица мужчин…
Нет. Не то. Лица женщин
Вдоль белых колонн…
И они не подходят сейчас.
Лица, лица… Вдруг встречен
Мерцанием он
Бирюзовых внимательных глаз.
«Вы – ко мне!». – Бесполезно.
Ни с места она.
К ней. Оружие сразу к виску.
Бирюзовая бездна,
Фигуры весна
Пусть на копов «навеют тоску».
С диким воем три монстра
Заехали в зал,
Белым, синим и красным горя.
Но незваный гость просто
И ясно сказал:
«Выбирайте: она или я».
*
В самом центре Майами
Движения нет.
Только двое в машине одной
Из ночного Майами
Летели в рассвет.
И не знали дороги иной…
* * *
Как легко летят облака!
Их полет – хороший урок.
Пистолет сжимает рука.
Я нажму сейчас на курок.
На коленях стоишь в траве.
На коленях, ко мне спиной.
Я увидел тебя в Москве,
Всю весну ты была со мной.
А потом ты ушла к врагу.
И дескету с собой взяла.
Но решил я: не убегу
Из большого города зла.
Я стрелял в глаза подлецов.
Я скрывался в грязных местах.
И я выжил, в конце концов…
Кровь друзей на твоих устах.
В гибком теле – хищность котят.
В серых глазках – тающий лед.
Как легко облака летят!
Как мне нравится их полет!
Воздух - свеж. Трава – высока.
Надышаться бы ветра впрок…
Пистолет сжимает рука.
Я нажму сейчас на курок.
Черти Что и сбоку бантик
Черти Что И Сбоку Бантик
Ходит-бродит по Земле.
Черти Что И Сбоку Бантик
Иногда навеселе.
Черти Что И Сбоку Бантик –
В кашемировом пальто.
Черти Что И Сбоку Бантик.
Ну и что, что Черти Что.
Говорят – оно романтик.
Пережило много драм…
Но все тот же яркий бантик
Надевает по утрам!
Люди
Люди, я не пойму, что же Вы делаете,
Люди! Люди!!
Куда Вы бегаете, во что Вы веруете?
Сколько Вам нужно счастья и в какой валюте?
Сколько можно трахаться без прелюдий?
Погрязать в этой жути, в блуде,
И что там прикрывают Ваши ребра и груди?
Ублюдки становятся ублюдей.
Лизоблюды становятся лизоблюдей.
Полуверблюды становятся верблюдей.
Люди, что же Вы за люди?
Может быть Вы и не люди?
Может быть Вы трехмерная тень
Тех двоих, созданных на Шестой день?
Но я вижу – Вы люди. Вы все-таки любите.
Целуете, всех и вся судите, наотмашь рубите,
Зачем-то все хорошее губите,
И любите, удивительно, снова любите!
Ваши нервно сжатые губы и те –
Видно: жадные, сладострастные.
Практически безотказные.
Да я вижу. Вы люди. Вы думаете много.
Испытываете эмоции регулярно.
Двигаетесь двуного.
В основном попарно.
В бессмысленных удовольствиях прожигаете время.
Странное племя.
Если Вы и чуяли, что Ваше рождение – шанс.
То забыли об этом. Духовный коллапс.
Вечер, огни. Очередной четверг.
На одной из тысяч отчаянных трасс
Следы смешались. Хлещет снег.
Я тоже здесь. Я один из Вас.
Человек.
* * *
На огромной кровати.
Полдень. Ты полуодета.
Слушаем: Baby, if you give it to me,
Где с рэпером пищит Мэрая.
Мы на стыке весны и лета,
У самого края.
На мягком квадрате
Белого цвета.
Мне скоро тридцать.
Тебе – двадцать четыре.
Baby, if you give it to me, I give it to you.
Мы вслушиваемся в это послание
Других цивилизаций, пойманное в квартире.
Ты требуешь загадать желание –
На щеке ресница.
Смешно – маленькая ресница в огромном мире.
Моя старая рубаха
Тебе к лицу. И к бронзовой коже.
I give it to you. I know what you want.
Друг у друга слюны выпили литр.
Я потел. Ты не кончила. Нет опыта. И похоже
Слишком высоко расположен клитор.
Я не ждал гениального траха.
И все же.
Ты мне нравишься. И, конечно,
Ты уже влюбилась, дуреха такая.
I give it to you. As long as you want.
Чувствую себя твоим папочкой за день до юбилея.
А вчера я мечтал, и летела Тверская,
И ты молчала, заранее млея…
Ты гладишь меня. И что-то меняется внешне.
Такова природа мужская.
Обнимаемся. И где соприкасаемся, то и дело,
Словно сплетаются ДНК наших клеток.
You know I’ve got it. Меняется песня.
Меняются улицы: в зонтах, как в растре.
Качаются вихри закрученных лестничных клеток.
И пока мы растворяемся в пространстве –
Я запоминаю сладкий вкус твоего тела.
Напоследок.
Паришь
Париж был непередаваем,
Необъясним, неповторим.
А мы идем, переживаем,
И говорим, и говорим...
И я забыл уже про Сартра,
Гюго, Матисса, Пикассо,
Пока от Башни до Монмартра
Крутил Парижа колесо.
Арабы жарили каштаны
У бутиков на Риволи.
И воровали хулиганы,
И умирали короли.
* * *
Наизнанку вывернуты комнаты.
Пляшут крыши, небо теребя.
Три заката приглашают в омуты.
Сразу три заката без тебя.
На востоке, западе и севере
Умирает солнце на столбах.
И лучи – запутаются в дереве.
И стихи – остынут на губах…
Стали ослепительными саблями
Все наборы кухонных ножей.
Телевизоры большими каплями
Вытекают с верхних этажей.
Мебель расщепляется на атомы.
Воздуха и цвета пруд пруди.
И углы становятся покатыми.
И острее боль в моей груди.
Сдвиг в пространстве и воображении,
Умоляю я, останови.
Мир мой в беспорядочном движении
Вечерами без твоей любви.
* * *
Солдаты возвращаются с войны.
А в их стране – пожарище весны.
Деревья, словно танки, зелены.
И улицы людьми населены.
Солдаты возвращаются с войны.
А в небе - словно дуло, круг луны.
И снятся ослепительные сны.
И снятся оглушительные сны.
Вернитесь, мои милые, с войны.
Не бойтесь, умоляю, тишины.
Такой жестокой, подлой тишины.
И все-таки прекрасной тишины.
* * *
Крошился белый шоколад
Июльских дней.
И только с ней все шло на лад,
И только с ней
Я ошарашен был и рад,
Не спал почти.
Крошился белый шоколад
Моей мечты.
И руки пачкал белый свет,
Упав едва.
И целовались мы в ответ
На все слова…
Но горечь, но прощальный взгляд,
Но холод рук…
Крошился черный шоколад
Моих разлук.
* * *
Я не смогу описать наши ночи.
Живопись грез в подмосковной глуши.
Тучи летят, словно рваные клочья,
Словно мгновения трудной души.
Ищет ответа - зеленого цвета -
Взгляд - бирюза, малахит и агат.
И, перевернутый маятник лета,
Солнце со свистом проносится над.
Дедушке
Мой добрый ангел. Ангел неземной.
Мой добрый ангел. Ты всегда со мной…
Мой дедушка. Мой отнятый кумир.
Мой маленький мирок. Бескрайний мир.
Ты рядом. Я уверен: где-то здесь.
Ау! Я твой! Твой без остатка, весь.
С характером твоим, с твоей душой,
Пока что только возраст небольшой.
Не уходи. Останься навсегда.
С тобой и скорбь, и горе – не беда.
Я верю, что под солнцем и луной –
Со мной мой добрый ангел неземной…
***
Я думал это можно пережить.
А оказалось – можно пережить.
Лишь выжить. Сохраниться. А потом
Рыдать и разговаривать с трудом.
Я думал это можно осознать.
А оказалось – можно только знать,
Советуясь, аукаясь, шутя,
Протягивая руки, как дитя.
Я думал, вместе мы не пропадем.
А оказалось, вместе пропадем.
Не без вести. Но все же навсегда.
Исчезнем без особого следа.
Я думал не сегодня, не сейчас.
А оказалось именно сейчас.
И рюмка водки. И земля в горсти.
И родственное чье-то «не грусти».
1999 г.
***
Он был настолько честный, что печаль.
Он был настолько праведный, что боль.
Мне труд его… Мне жизнь его… Мне жаль…
Мне на щеках не вытертая соль.
Воспоминанья нежные когда,
Со спазмами тяжелыми в груди,
Вдруг понимаешь: кончились года.
Лишь пауза и встреча впереди.
И забегу я в комнату: «Привет!»
Он за плечи возьмет меня, чудак!
Три раза поцелуется в ответ.
А кто-то зарыдает: «Как же так?»
6.05.1999
***
На косой скамейке плачет девушка.
И трава вдоль цоколей свежа.
Скоро примут бабушка и дедушка
Своего родного малыша.
«Ласточка моя», - прошепчет бабушка.
Дедушка пошутит: «Журналист!».
От небес до маленького камешка
Мир погоста правилен и чист.
Мы узнаем светлую идиллию.
Все откроем, что душа хранит.
Через трафарет мою фамилию
Нанесут на розовый гранит.
7. 05. 1999 г.
***
Я комнату наполню голосами.
Я посмотрю на твой фотопортрет.
Своими же горючими слезами
Я буду в теплой комнате согрет.
Я вспомню, как мы весело ворчали.
И как молчали вместе иногда.
Как ссорились без бабушки вначале,
Как в детстве мы играли в «города».
Гуляли и чаевничали вместе,
Смотрели телевизор допоздна.
И все, казалось, было честь по чести.
Но наступила страшная весна.
Я вспомню, что печали наши бренны
И что не вечно общество ничье.
И волнами задвигаются стены.
И станет горячо-пригорячо.
11.04.2000
Деду
Пожатье крепких рук.
Взгляд нежен и тяжел.
Под шаркающий звук
Ушел мой друг
Ушел.
Квартира № 315.
Квартира однокомнатная наша
Казалась мне огромной, как душа.
В ней дед Аркадий с бабушкою Пашей
Когда-то проживали не спеша.
И я там жил. И радовался смело,
Не веря в зло и не желая зла.
Но бабушка болела и болела.
И раковая опухоль росла…
Когда я в однокомнатной квартире
Жил с милым, нежным дедушкой моим –
Она была просторнее и шире.
И дедушка мой был неутомим.
Он подметал ковровые поляны,
Мыл мебельные рощи без числа,
Дарил тепло, развеивал туманы.
Но раковая опухоль росла…
И в зло упорно верить нежелая,
Я стал смотреть без радости былой –
И площадь, бесконечная, жилая,
Вдруг стала абсолютно нежилой.
Мне стало тесно в маленькой прихожей,
И в комнате не повернуться мне.
Скукожилось шагреневою кожей
Все небо – до лоскутика в окне.
И я стою, и чувствую усталость.
И все-таки мой выбор нерушим:
Я буду жить, чтоб снова показалось
Кому-то что-то вечным и большим.
Июнь 1999 г.
маме
Мы переживаем превращения
Малышей в красивых стариков –
Ради материнского прощения,
Ради отпущения грехов.
Окунув лицо в ладони матери,
Материнской нежности гонцы,
Тихо плачут громкие писатели,
Ясно видят вечные слепцы.
Проходя пути земные, трудные,
Посмотри правее и левей.
Дети, и блудливые, и блудные,
К маме возвращаются своей…
И любого грешника упрямого
Сберегает нежности запас.
Ведь уже давно, с начала самого –
Мама навсегда простила нас…
Но под вечер – улицы мощеные
Видят, как по матери скорбя,
Бродят одинокие прощеные,
Так и не простившие себя…
Август 1999 г.
* * *
маме…
Я за тобой не успеваю.
Хочу успеть и не могу.
Я из метро спешу к трамваю
И задыхаюсь на бегу.
Читаю судорожно книги,
Ошибки сделаю скорей,
Не трачу время на интриги,
Шучу, как истинный еврей.
Но нет. Мне не успеть вовеки.
Ты впереди. Ты впереди.
Но как я счастлив в этом беге!
Я рядом, мама! Я в пути!..
7 января 1999 г.
Семья
Моя аидыши семья!
Мой островок надежды!
Плыви со мной через моря,
Сиднеи, Будапешты.
Когда под Хайфой скисну я,
Выращивая тыкву,
Придай мне сил, моя семья,
И подари «Атикву».
В Нью-Йорке если из такси
На лунный взвою колоб –
Семья, подбросить попроси,
И подари мне «Хоуп».
Когда в Москве, устав от дня,
Сомкну печально вежды, -
Укрой меня, моя семья,
Мой островок надежды…
Плясовая-горькая.
Как мы танцевали!
Станцевались.
Как мы целовали!
Сцеловались.
Весело любили!
Полюбились.
А потом забыли.
Позабылись.
Хочешь баловаться?
Забалую!
Хочешь целоваться?
Зацелую!
Но позволь глазами
Приглянуться.
И опять руками
Прикоснуться.
Прежними кругами
Прокружиться.
Нежными слезами
Прослезиться…
14. 01. 1999 г.
Власть мужчины
Если женщина сильна, когда прощает,
Или если к ней испытывают страсть,
То мужчина по-другому ощущает
Очарованную, сладостную власть.
Власть над женщиной… Приходит на мгновенье,
У кого-то длится годы или дни.
Эта власть – и благодать, и откровенье,
Эту силу ты во зло не примени.
Улыбнись, и сделай шаг навстречу счастью,
К побежденной наклонись, останься с ней.
Ибо женщины нас наделяют властью –
Только чтобы нас любить еще сильней
Арифметика
Я не боюсь деления на ноль.
Я в малом обретаю бесконечность.
Раздробленная скука и беспечность.
И боль. Межгалактическая боль.
И звезды высыпаются с небес.
И на ресницах звездочка повисла.
И снова отрицательные числа
Пронизывают озеро и лес.
И я иду непроходимой тьмой.
Весна никак не переходит в лето.
И не хватает скорости у света.
И не бывает линии прямой.
* * *
В этом городе скрежет и грохот.
И зловещий, бессмысленный хохот.
Бездна шума, бетона и тьмы.
А еще – в этом городе мы.
В этом городе грубая давка.
Может быть, его выдумал Кафка?
Мегаполис Большой Суеты.
Но зато в этом городе ты.
В этом городе очень опасно.
Часто холодно, сыро, ненастно.
Каждый день умирает заря.
Но живу в этом городе я.
Два цветка на равнине асфальта.
Два листка, совершающих сальто.
Две пушинки с гонимой судьбой.
В этом городе. Здесь. Мы с тобой.
Рядом!
Во мне порода, глупость, юность и отвага.
Меня ждет ветер за окном, в рожки трубя.
Я ризеншнауцер, я черная собака.
Лохматый пес, я буду слушаться тебя.
Там за окном бродяги, пьяницы, растяпы.
Я должен бегать, нарушая их покой.
Но я изысканно вытягиваю лапы
И жду, когда меня погладишь ты рукой.
Твои удары принимаю, как награду.
А если гладишь, то дрожат мои бока.
Ты прикажи – и я красиво, гордо сяду.
Ты прикажи – и я наброшусь на врага.
Под вечер небо в фиолетовых заплатах.
И холодеет за окном асфальта гладь.
И я смотрю из-под бровей своих лохматых,
И ты встаешь, меня выводишь погулять.
Я тихо сплю, когда с тобой лежит мужчина.
Когда ты в гневе – я облаю всех вокруг.
Я ризеншнауцер. Немыслимая псина.
Твой самый добрый, самый верный в мире друг.
* * *
Выдыхали клубы дыма
Чьи-то розовые рты.
Мне была необходима
В этот вечер только ты.
Фиолетовые блики
От неоновых реклам
Освещали чьи-то лики
И фигуры по углам.
Вдоль дорог стояли дамы
В укороченных плащах,
И мигали им рекламы
О немыслимых вещах.
Мчались мимо мирозданий,
Мимо зданий и миров,
То разведчики с заданий,
То пожарники с костров.
И подумал я: пожалуй,
Хорошо, что ты с другим.
Что хотя он жуткий малый, -
Он и должен быть таким.
Влажный ветер дул за ворот,
Пахло чувством новизны.
И сиял вечерний город
В ожидании Весны.
14. 03. 1999 г.
Первая любовь.
Шепотом беседовал с каштанами,
Чепухой черемуху дразнил:
«Если были губы оловянными
Значит я не дорог и не мил?»
«Может, я имею мало опыта?
Разлюбила, может быть, она?»
И от моего такого шепота
Все бледнее делалась Луна.
Светлячки порой волшебно светятся.
Встретив их – уже не повернуть.
И Большая добрая Медведица
Сверху мне показывала путь.
Я ушел из нежного отрочества
С птицами и с именем твоим.
По тропе любви и одиночества –
Одному идти, а не двоим.
1993 г.
Настроение
Висят массивы фиолета
На трубах и на проводах.
Грохочет грозовое лето
В моих затихших городах.
И тень огромная промокла.
И слышится повсюду стон.
Дрожат испуганные стекла.
Покрыт мурашками бетон.
И вечер надвое расколот.
И я в той части, где темно.
И проникает влажный холод
В полураскрытое окно.
Но перевернута страница.
И книга падает из рук,
Чтоб на лету остановиться
И замереть в полете вдруг.
И шепчут мне автомобили,
Огни, туманы, города,
Что мы друг друга не любили
И не полюбим никогда.
* * *
Немало песен сложено о поле.
Немало песен о красе берез.
Но никуда не денешься от боли.
И никуда не скроешься от слез.
Поэтому и я к плакучим ивам
Нехожеными тропами иду.
К стихам, неузнаваемо красивым,
К любви своей, что квакает в пруду.
Иду к тебе, прекрасная царевна.
Иду к себе с ромашкой полевой.
Порой чему-то радуюсь душевно,
Порой грущу, качая головой.
В трех соснах заблужусь, ища удачу.
Напьюсь росы и сердцем оживу.
И засмеюсь. А может быть, заплачу,
Услышав шум дороги на Москву.
1993 г.
* * *
В Землю возвращаются
Семена
В небо возвращаются
Имена.
Созданное временем
Не спасти.
Семя – новым семенем
Прорасти!
Ждет Земля-красавица
Новый вдох.
Ибо в людях славится
Вечный Б-г.
Тайком на море
По остывшему асфальту босяком –
В ночь на море отправляемся тайком.
Впереди, за каруселью, сразу пляж.
Запах моря, рокот моря, шепот наш…
Вот последняя пробежка по камням.
Нам не больно, не помеха камни нам!
Осторожно приближаемся к воде.
Только что же это? Нет ее нигде!
Мягко трется о колени мрак живой…
В эту полночь – мы ныряем с головой!
Мы ныряем. И, конечно, каждый раз –
Темнота легко выталкивает нас.
И смеемся мы. И брызгаемся мглой.
И ложимся между небом и землей.
И качаемся мы, лежа на спине.
И рассматриваем звезды в вышине.
Миллионы, миллионы звезд горят!
И я счастлив! Я дышу! И я им рад...
Неужели мы расстались, раз тайком
Ходим в памяти на море босяком?..
23.01.1991 г.
Стихия
Небо опускалось на колени
Перед морем детства моего.
Волнорезы исчезали в пене.
Исчезали все до одного.
На горах воды лежали пятна.
Вся Земля, казалось, шла ко дну.
Ну а мы… А мы смотрели жадно,
Весело смотрели на волну.
Кто хоть раз нырял под самый гребень,
Кто взмывал с потоком до небес –
Тот познал неистовую степень
Красоты, свободы и чудес…
В шторме появляясь, исчезая,
Горизонт согнувшая в дугу,
Женщина, красивая, босая,
Помогала нам на берегу.
Победив подводные бураны,
После карусели водяной,
Шли по пляжу мы, как ветераны,
С этакой улыбкой ледяной.
В шлепанцах, на каменном просторе
Я стоял, не ведая того,
Что передо мной – не просто море…
Это море детства моего.
23.05.1991 г.
Впервые пьяный
Я напился и долго блевал.
Я блевал и жалел, что напился.
Ведь лица дорогого овал –
Заменила бы только кириллица…
Как на раковине я висел
И два пальца засовывал в глотку!
Просто сел не на ту карусель,
После ссоры с тобой, если коротко.
1992 г.
Молодой
Я потихоньку деградирую.
Смотрю до ночи MTV,
Живу без дела, без любви,
И унитазы бомбардирую.
Я воплощение деструкции.
Я копирайтер и поэт.
Из метафизики взяв свет,
Сооружаю бред-конструкции.
Я настоящее посмешище.
Ладони грубые ветвей
Прижму к губам, к щеке своей…
В лесах – души моей убежище.
Я есмь ничто. Так – дым горения.
Но чистым голосом дождя
Сквозь фальш и грохот бытия
Звучат мои стихотворения.
16.01.1997
* * *
Я смотрю на деревья, смотрю на траву.
Наблюдаю любимый закат.
Ничего не ищу, никого не зову,
Продвигаясь вперед наугад.
Из автобуса тихо иду в магазин,
«Бакалея», «Вино», «Молоко»…
А Любовь, а Здоровье, а Шепот Осин,
А Звезда, что горит высоко?
С деревянным батоном спускаюсь в листву,
Исчезаю в зеленом тепле.
И куда-то опять, по привычке, плыву.
И машу на прощанье Земле.
Круговорот воды в природе.
Круговорот воды в природе.
Напрасно падает слеза:
При теплой солнечной погоде
Она взлетит под небеса.
Круговорот напрасных песен
И бесконечного кино.
Чтоб мир был заново чудесен,
Хотя чудесен он давно.
Круговорот тебя в природе.
Живых людей круговорот…
Грустим, грустим при непогоде.
А синий дождь – идет… Идет…
* * *
Я слезы и стихи не берегу,
Когда смотрю на проводы портовые.
Меня никто не ждет на берегу.
И я отдал последние швартовые.
Причал и берег набирают ход.
С попутным ветром я играю в ладушки.
И снова над волнами теплоход.
Я уплываю вверх по Волге-матушке.
И вновь не умолкает шум турбин
И слышен за кормою шепот жалобный.
Над вековым спокойствием глубин
Летит, парит мой дом четырехпалубный.
И брызги волн смахнет моя рука.
И станет взгляд еще сентиментальнее.
Я знаю: велика моя река
И долго длится Плавание дальнее.
* * *
Очень важно вовремя уйти.
Не в двенадцать. Лучше без пяти.
Не с вещами, лучше налегке,
Исчезая в дальнем далеке.
Не чеканя по земля шаги,
Не оставив на воде круги,
Без объятий и печальных слов,
И оркестров, и колоколов.
Тихий свет благого жития
Унести во мрак небытия.
Чтобы даже солнечный восход
Был шумней, чем легкий твой уход.